Архивы Джуда

Джеральд вошел в комнату и остановился на пороге, привыкая к сумраку. Убогая каморка походила больше на чулан, чем на комнату, - сквозь завешенное рваной тряпкой окно почти не проникал свет, обстановка состояла из пары колченогих стульев и скрипучей кровати; и тем не менее комната была обитаема. Под замасленным одеялом на ложе угадывалась какая-то фигура, слышалось учащенное дыхание и временами - пара несвязных слов.

Остро пахло лекарствами, затхлостью и кислятиной застарелой грязи. Сдерживая дыхание, Джеральд подошел поближе к кровати и отшатнулся, не сумев подавить крик ужаса. Они не виделись много лет и он знал обо всех несчастьях Дункана, но все равно не мог представить его себе изменившимся. Ему казалось, что чудо все-таки свершится и он найдет его здесь таким же, как и раньше - сильным, красивым, острым на язык и неукротимо жизнерадостным человеком. Тогда можно было бы, посидев рядом полчаса, уехать восвояси и забыть о нем.

А теперь на него смотрело лихорадочными, воспаленными глазами обтянутое пергаментной кожей лицо седого старика, исчерченное глубокими морщинами, искаженное страданием. В углах губ и на подбородке были темные следы крови, исхудавшие руки безвольно лежали поверх одеяла.

Казалось, он был без сознания, но когда Джеральд вскрикнул, его бесцельно блуждавшие по потолку глаза остановились на нем. Джеральда передернуло от этого взгляда - это был словно взгляд с того света. Дункан шевельнул губами, слово долго не давалось ему, но наконец в тишине хрипло прозвучало:

- Чери...

Джеральд почувствовал, что сходит с ума: голос был прежний, это было единственное, что пощадили годы и болезнь. Ему хотелось убежать, но это было невозможно, и приходилось стоять и слушать такой знакомый голос, словно по злому волшебству исходивший из этого страшного тела:

- Чери, мальчик мой... Я и не надеялся тебя увидеть... А ты все такой же красивый, как будто мы расстались только вчера. Ты смотришь на меня со страхом? Тут нечего бояться, я вовсе не страшен, таким меня сделал ты.

"Я? Я сделал его таким? - Джеральд был ошарашен. - Но почему? Какое я вообще имею к нему отношение?" Но эти неуклюжие уловки были бесполезны, он прекрасно знал, что Дункан прав. Да, это он виноват в том, что красивый, молодой еще, цветущий, умный человек стал за несколько лет безобразным стариком и умирает здесь один, в нищете и забвении. Да, он отнял у него все. Он отнял молодость, красоту, богатство, сделал его имя всеобщим посмешищем, притчей во языцех, сделал так, что вся страна плевала ему в лицо и кроме пары друзей не имелось никого, кто не отрекся бы от него.

Джеральд никогда не задумывался о своих поступках, самый подлый и мелочный из них считая то данью минутному настроению, то влиянием времени, то просто не стоящей внимания чепухой, но сейчас это открытие поразило его как молнией. Он виноват, он виноват во всем! Своими руками он убил этого человека, который доверился ему, который любил его. Втоптал его в грязь и вышел сухим из воды - он, Джеральд, изворотливый мерзавец.

Если бы Дункан уподобился ему, то при помощи двух-трех слов увлек бы его с собой на дно позора и Джеральд тоже умирал бы в одиночестве сейчас, а не стоял бы здесь растерянно в своем изящном костюме, распространяя вокруг запах дорогого одеколона. Только благородство Дункана спасло его, а он - чем он отплатил? Пять лет ни слова, ни строчки: он не хотел марать свою репутацию знакомством с таким человеком. И только два дня назад к нему домой буквально вломился, размахивая револьвером, этот сумасшедший Кристофер, друг Дункана в его последние годы, и заявил, что просто убьет Джеральда, если тот не поедет с ним.

Этот щупленький взъерошенный человечек с некрасивым острым лицом всегда вызывал у Джеральда лишь отвращение, сейчас же он был просто страшен. На всерьез уже испуганный вопрос, куда же они поедут, он почти прорычал:

- Ну конечно, откуда тебе знать? Ты никогда не затруднял себя подобными вещами! Но ты поедешь со мной, даже если я потащил бы тебя на край света. Дункан умирает, и - видит бог, я не знаю, зачем - хочет тебя видеть!

Несмотря на свою показную храбрость, Джеральд был трусом, и поэтому он покорно собрал вещи, отдал указания прислуге и вышел из дома. Кристофер не отставал от него ни на шаг, его глаза горели фанатичным огнем. Джеральд ни на секунду не сомневался, что, откажись он ехать, тот убил бы его так же просто, как другие люди прихлопывают комара.

Дорога была ужасна. Кристоферу было все равно, и он взял билеты в третьем классе, а Джеральд, не привыкший к такому, жестоко страдал от качки, вони машинного масла и глупости своего положения. Рядом сидели на узлах оборванные люди, ребятишки с гомоном носились вокруг. Ему казалось, что каждый смотрит только на него и смеется над его зеленым от морской болезни лицом, над тем, как он сторонится грязных, заплеванных стен, над тем, что Кристофер - это жалкое ничтожество - не желает с ним разговаривать, считая себя выше него. Ему хотелось просто выскочить на палубу, кинуться в море и утонуть или быть пристреленным Кристофером, но он прекрасно знал, что не сделает этого.

Потом снова поезд, изматывающая дорога, снова люди, с любопытством поглядывающие на холеного денди и его странного спутника... Потом тряский тарантас, проливной дождь и наконец - пахнущая клопами лестница захолустной гостиницы и тесная темная комнатка, где жил Кристофер, не отходивший от друга ни на шаг. Там на диване, укрытая чьим-то пальто, дремала ночная сиделка с безразличным, изможденным лицом. Кристофер встряхнулся как собака, пригладил мокрые волосы и, не снимая плаща, пошел в соседнюю комнату. Джеральду снова остро захотелось убежать, но он не сделал ни шагу: слишком далеко зашло дело, он должен хотя бы взглянуть на него.

И вот теперь он готов был провалиться сквозь землю, если бы она приняла его. Никогда еще он не чувствовал себя такой сволочью. Право, было бы лучше, если бы Кристофер убил его, только бы не стоять в этой комнате, не слышать голоса, звавшего его так, как не называл больше никто в целом свете.

- Чери, милый мой мальчик. Ты все-таки приехал... Я так тосковал по тебе, что Крис даже начал ревновать. Я не верил, что ему удастся привести тебя, но вот теперь ты здесь, и я могу умереть счастливым. Ты побудешь со мной немножко, правда?

Темные, тревожные глаза неотступно следили за ним, но он улыбался - слабо и печально, как никогда до этого.

У Джеральда стоял комок в горле, к глазам подступали слезы; он чувствовал, что не может больше выносить этого голоса, этих глаз, этой улыбки.

Он встал на колени, прижался лицом к бескровной слабой руке и заплакал. Ему и раньше случалось плакать - под настроение, для красоты или выпрашивая что-нибудь, но сейчас это было совсем другое: он просто не мог сдержаться, его словно разрывало на части. Ему было тяжело, так тяжело, что никакое участие не могло помочь, и слезы не приносили облегчения, а только делали хуже, оставляя внутри бессмысленную пустоту. Ему хотелось стать таким же безобразным и старым, как Дункан, чтобы не чувствовать обжигающего, как пощечина или удар плетью, стыда, хотелось вымолить прощение, снять с себя часть этой тяжести. Но слова не шли на язык, словно дар речи изменил ему. Наконец с трудом, словно ворочая камни, он сказал:

- Дункан, прости меня. Я твой убийца.

Дункан сделал движение, словно пытаясь приподняться, и улыбнулся еще печальнее.

- Тебе вовсе незачем просить у меня прощения. Ты ни в чем не виноват, Чери. Ты подарил мне столько счастья, что я больше не вспоминаю ни о каких бедах. А теперь ты приехал... Это чудесно, теперь я могу умереть спокойно.

- Нет! Нет, ты не можешь умереть!

Эти слова вырвались у Джеральда сами собой, и он продолжал сбивчиво, захлебываясь слезами:

- Дункан, ты не умрешь! Я же теперь богат, мы отправим тебя в самую лучшую больницу, ты обязательно выздоровеешь! Ты скоро поправишься, мы поедем к морю, все будет как раньше, хочешь?

- Нет, мальчик мой, ничего уже не вернешь. Я не переживу этой ночи. Не грусти, пожалуйста, лучше вспомни о тех временах, когда нам было хорошо вместе, и тебе сразу станет легче. Не надо грустить обо мне. Всему свой черед.

- Дункан, пожалуйста! - Джеральд был как безумный. Стоя на коленях, он целовал его руки, говорил еще какие-то бессвязные слова, но вдруг осекся и замер - Дункан лежал неподвижно и, казалось, уже не дышал.

Но он еще жил - жил всю долгую, почти бесконечную ночь, и Джеральд не отходил от него ни на минуту, держа его руку в своей. Он готов был отдать всю свою кровь, капля за каплей, всю свою молодость и силу, только бы Дункан стало легче, но это было невозможно. Он то метался и кричал, так что Джеральд с трудом удерживал его, то глухо стонал, как смертельно раненное животное, а то затихал и лежал как мертвый, дыша так, словно у него на груди лежал тяжелый груз. От боли и смертной тоски он не узнавал уже никого, но не выпускал руки Джеральда из своих слабых пальцев и, когда находил его взглядом, пытался улыбнуться.

Горевшая возле постели лампа бросала на его лицо резкие отсветы, обрывающиеся в черные тени; теперь оно было неузнаваемо, и Джеральд, прикасаясь к горящему в лихорадке телу, чувствовал, что любит его сейчас гораздо искреннее и сильнее, чем когда он был беззаботным красавцем, благодушным циником, светским львом. Этот умирающий, измученный человек был чист - очищен своими страданиями; Джеральд понимал, что недостоин его любви, и хотел заслужить ее, хотя у него оставалось времени только до утра.

А Дункан думал только о нем. Цепляясь за его руку, как за соломинку, не видя и не слыша уже ничего вокруг, он хрипел "Чери!" и улыбался - это было страшнее всего. Его мучила жажда, но он не мог сделать ни глотка - горло сжало спазмом. Казалось, случись сейчас конец света, Джеральд не заметил бы этого - весь мир сосредоточился для него здесь, в этой убогой комнате, в невидящих глазах Дункана, и он, никогда не веривший в бога, молился сейчас об облегчении его мук и быстрой смерти.

Бледный рассвет заглянул в комнату, Джеральд погасил лампу. В синих сумерках лицо Дункана казалось умиротворенным и светлым. Казалось, ему стало лучше, улыбка снова появилась на бескровных губах. Можно было подумать, что кризис миновал и дело пойдет на поправку, но Джеральд ни на секунду не обманывал себя. Он протянул руку, погладил его лоб и встрепанные волосы, а потом наклонился и поцеловал его. Губы Дункана шевельнулись, говорить он уже не мог, но можно было угадать одно короткое слово "Чери...", а потом дрожь волной пробежала по его телу, он вытянулся и затих.

Джеральд тяжело поднялся и вышел в соседнюю комнату. Там плавали облака табачного дыма, горели лампы, а на стуле, скорчившись, сидел Кристофер, бесцельно глядя на пляшущий за стеклом огонек. Услышав шаги, он поднял голову, взглянул на Джеральда воспаленными глазами и бесцветным голосом спросил:

- Он умер?

- Да, - Джеральд запустил пальцы в волосы, встряхнул головой, словно пытаясь избавиться от навязчивого кошмара, и повторил: - Да, он умер.

Кристофер как-то странно вздохнул, съежился еще больше, и Джеральд внезапно понял, что он плачет.

Он подошел к окну; отдернул рваную занавеску. Шел снег, и маленькие пушистые звездочки падали на комья желтой глины, на ветки деревьев, крыши домов. Было еще совсем тихо, в сумерках снег казался голубым, и лишь кое-где сквозь его колеблющуюся стену проглядывали огоньки в окнах. Джеральд вернулся в комнату, где лежал Дункан, закрыл ему глаза и сел рядом, ожидая прихода полиции.

30.06.1996 1:40,

Бескудниково.