Архивы Джуда

Яблоко

Я иду по улице. Весеннее солнце заливает стены домов, вокруг с гомоном носятся дети, неторопливо прошла молодая женщина с кувшином на плече... Это – счастье.

Меня никто не замечает. Может быть, я невидим? Но это все равно, я же человек – снова человек. Как хорошо вернуться! Я знаю, что прошло только пять дней, но это могли быть и пять веков... Какая разница? Все осталось так же – и солнце, и весна, и играющие дети. Только все зло, что было в мире, исчезло, растаяло, как снег в апреле.

Впереди слышен шум. Там, наверное, праздник: как приятно слышать эти молодые, звонкие голоса! Я выхожу на площадь и всматриваюсь в пеструю толпу.

Она собралась кругом, в центре пустое пространство, а в нем мечется человек. Он не пытается выбраться, он кидается к каждому зеваке, пытается объяснить что-то сорванным хриплым голосом, но в ответ слышен только смех, десятки рук снова выталкивают его на середину, и летят, летят безжалостные камни, и от каждого попадания у него вырывается короткий болезненный стон. Он шатается, еле удерживаясь на ногах, все его тощее тело – сплошная рана, грязная одежда висит клочьями, а в глазах – безумный огонь. Наверное, он действительно сумасшедший, но неужели из-за этого можно устраивать такую кровавую потеху? Значит, ничего не изменилось – по-прежнему есть и зло, и непонимание, и жестокость?

Мне становится грустно. Неужели ничто не изменит этот мир? А девушка рядом со мной, совсем юная, почти ребенок, яростно визжит:

- Предатель! – и, размахнувшись, с силой швыряет свой камень. Алые брызги летят во все стороны, и тут же толпа подхватывает этот вопль: «Предатель! Убийца!». Еще один камень – почему-то я вижу все как во сне – летит медленно, вращаясь в воздухе. Слышен мокрый хруст, и перебитая рука повисает как плеть. Видно, что человек вот-вот потеряет сознание; он жадно хватает ртом воздух и вдруг выкрикивает хрипло и страшно:

- Убейте меня!

Тишина, потом резкий смех, и еще один камень летит ему прямо в лицо. У него подкашиваются ноги, он медленно сползает в горячую пыль и остается лежать неподвижно. Может быть, он уже умер. Но нет – камни все еще летят, и от каждого удара окровавленное тело слабо содрогается.

И тут мной овладевает невероятный, бешеный гнев. Он душит меня, застилает чернотой глаза; я влетаю в круг, расталкивая толпу, и кричу что-то – может быть, ругань, потому что у меня нет сил говорить нормально. Похоже, я все-таки не невидим, потому что люди пятятся, закрывают глаза, как от яркого света, падают и бегут, и через минуту мы уже одни на пустой площади – я и сумасшедший «предатель».

Я становлюсь на колени, беру его тонкую, неимоверно грязную руку. Пульс такой слабый, что его трудно нащупать, но все-таки несчастный еще жив. Любой врач сказал бы, что его минуты сочтены, но я не для того спасал его от толпы, чтобы теперь бросить умирать.

И вот я встаю и, напрягая все силы, тащу его к кривому дереву на краю площади, под которым синеет жидкая тень. Мои пальцы погружаются во что-то отвратительно теплое и липкое; он удивительно тяжелый – или это я такой слабый? – голова его беспомощно мотается. Кудрявые темно-рыжие волосы прилипли к залитому кровью лицу. Я смотрю на них, и вдруг начинает ныть в груди, словно от смутного воспоминания... О чем? Понятия не имею; но словно бы я уже видел этого человека, и было что-то очень, очень важное...

Ну да ладно, сейчас не время. Я сажусь на узловатый корень, кладу руки ему на виски и закрываю глаза. Трудно сосредоточиться, все время наплывают какие-то посторонние образы, как сны – весна, зеленый цветущий сад, много людей, все смеются, а один – печален. У него рыжие кудрявые волосы и глубокие синие глаза, которые ищут меня в толпе – беспокойно, настойчиво, с тоской и болью.

Боже! Боже мой! Я вспомнил. Вспомнил все, что было – и его тоже. Единственный друг, единственный, кто любил меня, единственный, с кем бы я не хотел встретиться сейчас.

Я открываю глаза – да, никакой ошибки нет, это действительно он. Немудрено, что я не узнал его сразу – эти пять дней изменили его больше, чем пять лет. Нос заострился, как у мертвеца, щеки впали так, что под кожей обрисовываются зубы, красивые кудри спутались и все в грязи. Как у меня болит сердце! Мы не должны были больше никогда встречаться: что это – случайность или судьба? Но я спасу его, а потом уйду прежде, чем он узнает меня.

Как мало у меня осталось сил... Как тяжело – раньше мановением руки я мог бы стереть в порошок гору, а сейчас у меня темнеет в глазах и к горлу подступает противная тошнота. Неужели я не справлюсь? Нет... нет... нет, я должен. В конце концов, я так хочу!

Наконец-то... Сейчас он придет в себя. Надо встать и уйти, но я весь как выжатая тряпка. Ладно, наверно, не так уж и важно, увидимся мы или нет. Хотя... ох, ничего-то я не знаю! Будь что будет.

- Ты? – едва слышный хриплый шепот. Широко раскрытые синие глаза впились в меня с ужасом и изумлением. Он порывается броситься прочь, но я хватаю его за плечи и чувствую, как он дрожит, словно от страха.

- Пожалуйста, останься, - говорю я, и он затихает. Ужас на его лице медленно сменяется недоверием, а потом немым восторгом. Он берет меня за руку, склоняется над ней, словно хочет поцеловать, но не целует, а прижимает ее к груди и говорит совсем тихо:

- Ты правда живой?

Грустно и смешно видеть столько любви в этих сияющих глазах. Как ему будет тяжело здесь, а взять с собой я не могу – не имею права. Да и что бы он стал там делать? От себя не убежишь, а со мной ему быть нельзя. Люди должны иметь перед собой ясный пример – вот это хорошо, а это плохо. Черт возьми! Какая подлая игра – и мы оба ее заложники. Только за мою роль полагаются цветы и аплодисменты, а за его – свистки. Как же все-таки иногда паршиво бывает на душе!

- Что с тобой? Чем ты огорчен?

От его радости не осталось и следа, теперь он весь внимание, смотрит мне в лицо тревожно и вопросительно. Что я могу ответить?

Я улыбаюсь и отвечаю первой пришедшей в голову ложью:

- Все в порядке. Просто устал и проголодался.

Его лицо огорченно вытягивается.

- У меня нет еды, - сокрушенно признается он. – Хочешь, я пойду стяну где-нибудь хлеба?

- Ни в коем случае. Сейчас мы все устроим.

Я протягиваю вперед руку, и на ладони появляется большое желтое яблоко. Здесь таких не бывает, и ему лучше не знать, где оно выросло.

Он с недоумением глядит то на яблоко, то на меня, то на небо – наверное, прикидывает, не оттуда ли оно упало. Это выглядит так забавно, что я не могу удержаться от смеха, и он смеется вместе со мной. Я пытаюсь разломить яблоко пополам, но мне это не под силу.

- Может, ты попробуешь? – я передаю яблоко ему, и тут все темнеет у меня перед глазами, мир вокруг несется вихрем призрачных образов и распадается.

Я сижу на траве в чудесном саду. Солнце золотит деревья, усыпанные плодами. Птицы не поют, не слышно журчания ручья – все заглушает невероятно мощный, идущий отовсюду голос. Он обращается ко мне. Медленно падают суровые, тяжелые слова: нарушил... зачем... недостойно... наши планы...

Этот голос должен проникать в самые глубины моего существа, потрясать его до основания, но я даже не слушаю. У меня болит сердце: я не знаю, из-за чего, но мне тяжело... так тяжело.

А далеко-далеко отсюда, в большом городе, под кривой смоковницей на краю площади сидит бедный Иуда. Он держит в руках большое желтое яблоко и плачет.

© Джуд. 02.02.1997