Архивы Джуда

День рождения

Дело было вечером, делать было нечего. Если прибавить к этому конец декабря и полное одиночество, нетрудно себе представить, в каком настроении я пребывала в этот странный вечер. В заначке у меня стояла бутылка армянского коньяка, и я давно намыливалась раздавить ее с горя, но лень было даже готовить закусь. И тут зазвонил телефон. Со слабым любопытством я сняла трубку и чуть не завизжала от радости – звонил брат.

Он у меня натура бродяжническая, иной раз мы не видимся по полгода, а потом вдруг такой вот звонок, он заваливается с полной сумкой бухла, и мы сидим и треплемся далеко за полночь, обсуждая важные философские проблемы. Ужасно я его люблю, он мне самый близкий человек на свете.

Но на этот раз голос у него был несколько смущенный, и после пары дежурных фраз он осторожно спросил:

- Слушай, а чем ты сегодня занимаешься?

- Да вот через полчаса улетаю на вручение Нобелевской премии, - съязвила я , но потом честно призналась: - На самом деле, сижу дома и собираюсь пить коньяк с тоски. А что, ты хочешь меня куда-то вытащить?

- Нет, наоборот, хочу к тебе завалиться.

Я издала воинственный клич.

- Но тут такое дело... Понимаешь, я не один.

- С девушкой, что ли? – раньше у Джуда не замечалось никаких матримониальных намерений, и удивление мое было естественным.

- Нет... Тут у друга моего бездник, а нам с ним совершенно некуда вписаться, чтобы спокойно посидеть. Не в парадняк же вписываться по такому морозу, да и неэстетично как-то...

- А, так за чем же дело встало? Приезжайте. Надеюсь, присутствие мое вам не помешает? А то и мне в парадняке отсиживаться несколько в лом.

- Нет, ну что ты! С нами посидишь, мы бухла привезем.

- Да? А он стекла бить не начнет, этот твой друг?

- Нет, он очень тихий... Так мы едем?

- Конечно, приезжайте. Что ему дарить-то?

- Шутишь? Ничего, лучше похавать приготовь что-нибудь. Ладно, мы выходим, будем у тебя часа через полтора.

Мы попрощались, и я в совершенно восторженных чувствах поскакала на кухню. Люблю брата, люблю праздники, а больше всего люблю благотворительность.

Полтора часа промчались совершенно незаметно, и я в поте лица размешивала салат оливье, когда в дверь позвонили. Вытерев руки и сняв фартук, я вышла в прихожую и открыла дверь, впуская заснеженных гостей. Джуд ввалился первым, шумно топая и отряхиваясь, и сразу же сгрузил на пол тяжело звякнувшую сумку, набитую понятно чем.

- Привет, сестренка! Сколько лет... – мы расцеловались, и я наконец разглядела именинника, скромно прятавшегося за широким Джудовым плечом. Он был небольшого роста, худощавый, не сказать тощий, с длинными светлыми волосами, закрывавшими ему лицо. На нем была синяя болоньевая куртка, явно слишком легкая для такого мороза, и потертые голубые джинсы, снизу заляпанные грязью. Да-а, Джуд уж найдет себе друзей, ничего не скажешь. Только бы он не оказался толкиенутым!

Но тут брат прервал мой критический осмотр и, обращаясь к гостю, скромно перетаптывающемуся у двери, ободряюще сказал:

- Ну вот, знакомься. Это моя сестра, кличка Мариус. Прошу любить и жаловать.

Молодой человек поднял голову, откинул назад мешавшие ему волосы и дружелюбно мне улыбнулся. Я взглянула ему в глаза, уже протягивая руку и заготавливая поздравительную фразу... и ноги у меня подкосились. Я его узнала. Такие глаза могли быть только у одного человека на свете.

Наверное, у меня был уж очень дурацкий вид. В полуобморочном состоянии я перевела взгляд с улыбающегося гостя на невозмутимого Джуда, искавшего тапочки, и тяжело вздохнула.

- Это... ты? – ничего лучше я, конечно, сказать не смогла.

- Узнала? Ну и хорошо. Ничего, что мы к тебе так завалились?

- Н-нет... Конечно... Это же... – выдавив из себя эту идиотскую фразу, я потрясла головой и с внезапным облегчением воскликнула: - Да что же вы, проходите в комнату, располагайтесь, а я пока поесть принесу.

Удалившись в кухню, я закрыла дверь и принялась щипать себя, зверски, с вывертом, с ожесточением. Увы – или ура? – я не просыпалась, это был не глюк. В голове крутилась только одна высокоинтеллектуальная мысль: «И ни фига себе!»

Минут через пять я внезапно успокоилась, на смену тупому изумлению пришли гордость, счастье и масса вопросов. Я нагрузилась салатами, картошкой, мясом, какими-то еще шпротами и солеными огурцами, потрясла еще раз головой, вытряхивая из нее остатки ступора, и пошла в комнату.

Там уже был расставлен стол, и на нем высилась армада бутылок, достаточная, чтобы споить весь микрорайон. «И ни фига себе!» - подумала я снова. – «Втроем мы просто все это не выпьем, а если выпьем, то будет дебош». И тут же поправилась: «Не втроем, конечно, а вдвоем. Или... неужели он тоже пить будет?»

Мой гость к тому времени забрался с ногами на диван и, судя по всему, блаженствовал в тепле и уюте. Под курткой на нем оказался тоненький свитерок, неприспособленный к нашим погодам, и загорелое лицо побледнело до синевы от холода. Задумчивым, рассеянным взглядом он обводил комнату и, казалось, не замечал ничего вокруг, но, увидев меня, сразу оживился.

- Хорошо тут у тебя... – с чувством сказал он.

- А вот и хорошо, что хорошо, - отозвалась я, расставляя по столу тарелки и миски. Воистину, наглость – второе счастье! Правильно поступил тот, кто наделил меня способностью чувствовать себя как дома в любых условиях. По-хорошему, мне сейчас положено на полу валяться, лобызать землю и трястись от ужаса, а я как ни в чем не бывало собираюсь его ужином кормить! «И ни фига себе!» - сказала я про себя в третий раз и больше уже на этом не заморачивалась.

А заморачиваться было и не с чего. Все почему-то оказалось так просто: Джуд со зверским лицом и прибауточками свернул голову первой бутылке, мы выпили, закусили, и праздник потек своим чередом, непринужденно и весело. Мне казалось, что я и слова не смогу вымолвить, но никакого благоговейного трепета не ощущалось; наоборот, хотелось развеселит его, как-то приколоться, пошутить, и, как ни странно, это получалось у меня необычайно легко.

Одна только мысль не давала мне покоя: как он вообще сюда попал? Почему я? Как это Джуд мог оказаться его другом?

Джуд наклонился над столом, разливая очередную порцию; его рыжие волосы вспыхнули золотом в свете люстры, и меня вдруг осенило.

- Джуд! – завопила я сдавленно. –Так ты... ты...

- Что – я? – он чуть не опрокинул стакан, вздрогнув от моего крика, и был слегка недоволен.

- Ты... он... вы с ним... ты и есть... – проклятое косноязычие вновь овладело мной, мешая связно излагать мысли. Впрочем, мысли и так были бессвязные.

- А, так вот ты о чем? – Джуд успокоился. – Да, а ты что, раньше не догадалась? Ведь меня так и зовут.

И то. Джуд взял себе такое имя уже лет в двадцать, когда поздно уже заниматься выдумыванием погонял, и даже маму упорно заставлял так себя называть, пока наконец все не забыли, как его зовут на самом деле.

- А я думала... ты в честь младшего Леннона так назвался... – пробормотала я, не зная, плакать мне или смеяться от такого открытия.

Хохот в два голоса, последовавший за этим предположением, был таким оглушительным, что задребезжали стаканы. Мне оставалось только присоединиться.

- Ну ты меня убила... – именинник покачал головой, вытирая веселые слезы. – Это ж надо было такое сказать...

Да, это было здорово. Но больше в тот вечер он не смеялся.

Пьянка продолжалась. Я вынесла гитару, они с Джудом спели на пару несколько незнакомых мне песен – очень красиво, надо сказать, никогда не ожидала от брата таких талантов – но общая обстановка становилась все более мрачной. К концу четвертой бутылки (слава богу, пли мы все же вайн, а не водку) все совсем приуныли, и шестым чувством я поняла, что начинается нечто, чему свидетелем мне быть не положено. Я сделала движение, чтобы выйти на кухню, но он (а как его еще называть прикажете?) поднял голову и тихо попросил:

- Не уходи, пожалуйста... если тебе не очень скучно с нами. А то, знаешь, такая тоска вдруг напала...

Джуд выключил верхний свет, и с одним торшером в комнате сразу стало уютнее. Он тоже залез на диван с ногами; рядом с ним мой гость казался совсем маленьким и беззащитным. В том, как он сложил на коленях руки, как наклонил голову, была какая-то ужасающая безнадежность, вызывающая даже не сочувствие, а гнев. Похоже, Джуд чувствовал то же, что и я: он упрямо повел плечами, сжал кулаки и шумно вздохнул, с болью и любовью глядя на своего молчаливого друга. Тот слабо улыбнулся, накрыл узкой ладонью Джудову руку.

- Не надо, - попросил он едва слышно. – Лучше налей еще...

Джуд взял бутылку; руки у него тряслись. Вино в слабом свете казалось темным, как запекшаяся кровь. Они подняли стаканы и выпили не чокаясь, пристально глядя друг на друга. Казалось, что все еще может быть хорошо, но вдруг – меня словно ударило током – синие глаза заблестели, он задержал дыхание, пытаясь успокоиться, но не смог, и слезы одна за другой побежали по его лицу, оставляя мокрые дорожки.

Мне хотелось стать ковриком у двери, а лучше всего – просто провалиться сквозь землю, но я боялась даже шевельнуться, чтобы не выдать своего присутствия. А он, прижавшись к Джуду, шептал, захлебываясь, качая растрепанной головой:

- Не могу я... не могу я так... Ну за что мне это все? Почему я? Джуд, если бы ты знал...

Джуд молча гладил его по голове, неловко, но с такой суровой нежностью, что у меня самой защипало в глазах. А слезы, накопившиеся, быть может, за всю жизнь, и не думали иссякать.

- Джуд, ты у меня единственный друг... Я с тобой одним могу поговорить... всем наплевать на меня... Я не могу так жить... Джуд, скорее бы все кончилось...

Но его смирения хватило ненадолго, и вдруг, вцепившись изо всех сил в плечи Джуда, он отчаянно закричал:

- Я не хочу умирать! Не хочу! Джуд, я не хочу умирать! Помоги мне!

Если Джуд и сохранял какую-то выдержку, то сейчас она целиком покинула его. Наклонившись к самому лицу своего друга, так что их губы почти соприкасались, он зашептал хрипло:

- Скажи – что? Ты же знаешь... ради тебя – что угодно... Скажи – что мне сделать?

Его сильные руки дрожали, он с мольбой, как преданный пес, смотрел в залитое слезами лицо.

- Ты правда сделаешь все? – шепотом спросил тот.

- Все... все что хочешь. Ты же знаешь, я... – Джуд не договорил и наклонил голову так, что пушистые рыжие волосы закрыли его лицо.

Я зажала рот руками, чтобы не закричать: в одно мгновение все стало ясно. «Джуд, родной, что ты делаешь? На что ты идешь?» - билось у меня в голове, но делать было нечего. А мой гость слабо улыбнулся и по-прежнему тихо сказал:

- Я попрошу тебя об одной вещи... потом. Обещаешь сделать?

- Обещаю, - сразу же ответил Джуд.

Я встала и на цыпочках вышла из комнаты, чтобы всласть выплакаться на кухне. Мой уход остался незамеченным – они не видели ничего вокруг.

Я ревела, наверное, минут двадцать. Мне было безумно больно и страшно за них обоих, и вместе с тем – не знаю, почему – я завидовала Джуду. Когда слезы кончились и я смогла взять себя в руки, я умылась и вернулась в комнату с дружелюбной улыбкой на лице.

Они сидели молча, обнявшись, и по тому, как Джуд смущенно вскинул голову, я поняла. что они не заметили моего присутствия при  произошедшей сцене. Именинник посмотрел на меня, и я поразилась его выдержке – если бы не покрасневшие глаза, он казался бы спокойнейшим и счастливейшим человеком на свете. Он приветливо кивнул мне и сказал:

- Присаживайся, а то мы без тебя все выпьем.

Джуд тоже выглядел умиротворенным; он разлил вино по бокалам, и мы выпили за «новорожденного», после чего безжалостно оттаскали его за уши, пока они не стали рубиново-красными и не напомнили размером и формой вареники.

Время между делом приближалось к двум часам ночи, и когда я напомнила развеселившимся гостям, что завтра, вообще-то, понедельник, те безропотно потащили на кухню пустые бутылки и тарелки. В последовавшей за этим битве за единственную кровать все проявляли чудеса отваги и благородства, но в конце концов она все же осталась за мной, а мужчины расположились на полу.

Я думала, что из-за позднего часа и обилия выпитого усну мгновенно, однако сон не шел. С полчаса поворочавшись на скрипучем ложе, я вздохнула и пошла на кухню попить водички, стараясь при этом ни на кого не наступить.

Уже возвращаясь, я взглянула на спящих, и пронзительная грусть снова сжала мне сердце. В свете уличного фонаря их печальные лица казались каким-то нереальными, скорбно сжатые губы хранили несказанные слова. Большая рука Джуда бережно обнимала хрупкие плечи его друга, а тот, склонив голову ему на грудь, дышал тихо и ровно. Мне очень хотелось поцеловать их на прощание, но я не осмелилась.

 Утром, конечно, никого уже не было; о том, что все случившееся вчера – не сон, говорила только куча тряпья на полу да пустые бутылки на кухне

С тех пор прошло уже больше трех месяцев, и Джуда я больше не видела. Где-то они сейчас? Неужели все будет по-старому? Как не хочется в это верить!

Завтра Пасха, но сейчас мне и отмечать-то ее не хочется, после всего, что я увидела. Тоска такая взяла... Надо развеяться, пойду хоть газету из ящика возьму, может, есть что-нибудь интересное.

Что это за заголовок аршинными буквами? Какое еще пришествие? Фотографии... Елки! Да это же Джуд! А рядом с ним...

И ни фига себе!

13.01.98