Архивы Джуда

Безнадега

С ребятами разговор вышел короткий. Вернее, никакого разговора не получилось вообще.

- Трусы!

- Предатель!

Вот и все. На что, спрашивается, надеялся?

Да как вообще я мог поверить? Бегемот, Ваал, Молох, одно слово – а с Молохом бесполезно пытаться договориться. Чудовище тупо ползет вперед и жрет все на своем пути, и каким же наивным идиотом надо быть, чтобы требовать от него честности! Младенец безмозглый, дитя малое, прекраснодушное... Если бы. Дети хоть за свои поступки не отвечают, обгадился – так это закон природы, никто не упрекнет. Тебе же, друг сердечный, или штаны засранные отстирывать, или, прости уж, так засранцем и ходить, не обижаясь, что от тебя морды воротят.

Что же делать-то, а, черт возьми? Были бы люди верные... или деньги... тогда можно было бы попробовать спасти, увезти подальше – на север, в горы, там будут сто лет искать – не найдут. Стоп! Деньги-то есть, как я о них забыл? Грязные деньги, поганые – самое лучшее как раз и будет употребить их на, фигурально выражаясь, покупку мыльного корня для отстирывания загаженных штанов. Не так уж их и много – но разумному человеку хватит. Первым делом – все как следует обдумать и составить план.

Все-таки пьют эти храмовники, как лошади – только успевай подливать. А вино в городе, между прочим, стоит столько, словно на дне каждого кувшина по куску золота спрятано. Но делать нечего – надо войти в доверие, иначе все насмарку. Уф-ф, наконец-то дошел до кондиции, теперь можно и о деле поговорить. На самом деле, повезло мне, что стражник из сегодняшней смены того же роста и сложения, что и Крис – ему же по плану переодеваться в форму, так чтоб впору пришлась. Волосы, конечно, обрезать придется – куда такую гриву под шлем? – но ничего, заново отрастут, это голову отрезанную назад не приставишь. Так, значит, пропустишь ночью к нему? Ненадолго, на полчасика. Вот тебе пока задаток, остальное – на месте.

Так, что я забыл спросить? Ага, а напарника твоего на воротах как зовут? Как это зачем мне? Окликнуть сразу по имени, а то знаю я вас, увидите посреди ночи подозрительного типа и сразу за мечи схватитесь. Гавриэль, отлично. Ну что же, тогда до встречи? Эй, красавица, еще вина этому господину!

Темная ночь, луна еще не взошла. Это хорошо. Хотя, конечно, можно споткнуться, но бежать недалеко – лошади вон в рощице привязаны, а там уже они сами дорогу найдут получше людей.

Перед входом факелы. А вот это уже плохо. Но кто не рискует, тот не пьет... не помню, как это италийское шипучее вино называется? Неважно.

Такое ощущение, что в жилы вместо крови этого самого вина налили. Прямо чувствуешь, как бурлит и покалывает во всем теле. Я ведь, стыдно сказать, ни разу в жизни еще не убивал. Да, всякое делать приходилось – но не убивать. Ну ничего, переживу. Мне деваться некуда – или Криса убить, или этого стражника. А штаны уже и так загажены по самое не балуй.

Гавриэль аж шарахнулся, когда я вынырнул из темноты прямо у него перед носом. Вояка, тоже мне. Я окликнул его быстро, пока тот за оружие не схватился, сказал все, как договаривались. Тот было отбрехиваться начал, но как монету увидел – сразу подобрел. Свистнул, крикнул что-то – и, смотрю, поспешает мой Михаэль, доспехами бряцает. Поздоровались, еще с парой монет расстался – и тут они меня обыскивать взялись. Хоть я и ждал этого, и припрятал все как следует, но все равно поджилки тряслись. Для отводу глаз я узелок прихватил с тем, что обычно арестантам носят – еда, фляга с вином, мазь заживляющая – все перетрясли, перепробовали, от вина едва ли половину оставили, змеи, но самого главного не нашли. Уметь прятать надо. В кожаном поясе, что мне все ребра намял – два клинка индийской стали, волос на лету режут, в колечко сверни – не сломаются. Конечно, такую роскошь купить мне никаких денег бы не хватило, пришлось украсть. Но кражу я за грех никогда не считал, еще чего.

И пошли мы по коридорам. Я по сторонам озираюсь, шаги считаю, повороты запоминаю. Так увлекся, что и бояться некогда стало. Чуть вообще не забыл, зачем пришел.

Коридоры пустые, гулкие, темные. Ни одного стражника навстречу не попалось – наверное, в караулке сидят, в кости режутся. Привыкли, что мы народ трусливый, хоть все двери нараспашку открывай – никто не убежит. Ничего, после этой ночи Каиафа им так хвосты накрутит, что муравьями забегают.

Пришли. Михаэль дверь отпирать начал – и тут-то у меня сердце очухалось. Забухало так, что меня аж пошатывать начало. В камере мрак, хоть глаз выколи. Под самым потолком окошко, в нем одна звездочка видна – да что с нее света? Заикнулся насчет факела, но Михаэль не дал, говорит, не положено. Ладно, обойдемся. Я сказал, что постучу, как уходить соберусь, и он утопал.

Темень-то какая... и парашей воняет мерзко. Не налететь бы сослепу. Я шаг вперед сделал, уже рот раскрыл, чтобы Криса окликнуть, да как споткнусь с размаху о живое, мягкое, дрожащее! Плашмя об пол, носом, зубами – вот и светло стало, как искры из глаз брызнули. Так треснулся, что только когда из темноты застонали, сообразил, что на Криса наступил.

Он спрашивает так тихо-тихо, слабым голосом:

- Кто это? – и непонятно: - Опять? Пожалуйста, не надо!

Я кое-как себя с пола собрал, сел и сказал:

- Крис, это я.

Он от удивления аж задохнулся и молчал долго – наверное, не знал, что сказать. Наконец говорит нерешительно:

- Зачем ты здесь?

Потом быстро, испуганно:

- Тебя тоже схватили?

- Нет, - я чуть не засмеялся. – Меня-то за что? Я сам пришел. Знать надо, кого подмазать, за деньги можно луну с неба достать, - а сам про себя думаю: «Что же ты, братец, треплешься? Дело делать надо! От нервов это у тебя, что ли?»

Слышу шорох, как будто мешок по полу волокут, а потом Крис в меня тыкается головой – тоже не рассчитал. Шепчет:

- Зачем ты пришел?

Я хотел было обидеться, да вовремя понял, что это он обо мне беспокоится. И на душе вдруг так тепло стало, как будто солнышком пригрело... Но я себя быстро в руки взял. Говорю:

- Крис, слушай сюда. Если все будешь делать, как я скажу, к рассвету мы уже далеко будем. Сейчас я в дверь постучу, как будто уходить собрался. Охранник откроет, тут ты затаскивай его внутрь, а я ему горло перережу. У меня нож есть. Два. Второй ты возьми на всякий случай. Потом ты в его барахло переоденешься и поведешь меня к выходу, дорогу я запомнил. Трудно тебе будет за ворота выйти, но я тебе при стороже – его зовут Габриэль, не забудь – дам денег и скажу, что это всей страже на вино. Ты скажешь, что прямо сейчас до кабака сходишь, мы отойдем вместе, а через полтысячи шагов у меня лошади привязаны. Дальше ясно, да? Пока здесь шум поднимется, мы уже из города выедем. Ну как, все понял?

Он молчал-молчал, пока меня его волосы по щеке не хлестнули, и я сообразил, что он головой мотает – не додумался, чудак, что я его не вижу. Потом сам понял и вслух сказал:

- Нет.

Меня как обухом по лбу стукнули.

- Ты что, рехнулся? – шиплю. – Тебя убьют завтра, опомнись!

Он вздохнул тихонько и безнадежно так отвечает:

- Так надо.

- Что – надо? – я уже чуть ли не ору, сам себе рот затыкаю. – Тебе помереть надо? Жизнь не мила?

У него голос сделался такой противный, каким няньки с малыми детьми разговаривают – ласковый и снисходительный.

- Джуд, ты не понимаешь, - говорит.

- А ты объясни! – это я уже в полный голос гаркнул, у самого в ушах зазвенело. Но Михаэль, видать, далеко был, не услышал, или решил, что его это не касается. Я тон сбавил и говорю потише уже:

- Прямо сейчас и объясни, а то у меня кулаки чешутся тебе немного ума вогнать!

Но ничего я, естественно, не понял. Крис объяснял послушно, по несколько раз повторял – он даже со своей тупоголовой братией так не старался – но для меня все его идеи так пустыми словами и остались. Искупление грехов, понимаешь ли. И что же, спрашиваю, в тот миг, как ты помрешь, мы все станем белыми и пушистыми? Он молчит, мнется. Но даже если так, допустим – давай я тебя сейчас сам прикончу, не так больно будет. Ты хоть знаешь, чудило (ну, на самом деле, я не совсем так сказал), что такое помирать на кресте? Кровь, дерьмо и мухи. Орать будешь, упрашивать, чтобы добили, но таких дураков, как я, рядом уже не будет.

Но у него на все один ответ был – так, дескать, предначертано.

- А если я тебя сейчас зарежу – это предначертано будет? – спрашиваю и уже рукой к поясу тянусь. Не знаю, смог бы я его ножом ударить, тогда казалось, что смог бы.

Он отвечает быстро:

- Ты этого не сделаешь, - но сам, чувствую, отодвинулся от меня и напрягся весь.

И так мне вдруг тошно стало – от страха его, от упрямства ослиного, от безнадеги всей этой – что руки сами собой опустились. Один раз я ему вмазал все-таки по лицу для очистки совести, но он так охнул жалобно, что мне только хуже стало.

- Значит, не пойдешь? – последний раз спросил.

- Не пойду, Джуд.

Ну и все. Я сижу, как доской прихлопнутый, и не знаю, что дальше делать. И уходить вроде надо – но не могу я его оставить. Треснул бы по башке, вытащил оглушенного – да Крис не ножик, в пояс не спрячешь. А убить его я не смогу, теперь я в этом уверен. Запал прошел.

Рукой по полу провел – просто так, от растерянности – и вдруг наткнулся на свой узелок. Я его выронил, когда падал, а потом не до него было. Спрашиваю Криса:

- Есть хочешь?

Он, похоже, не ожидал такого вопроса, растерялся.

- Хочу, - говорит тихо.

- Тогда иди сюда, я принес кое-что.

Протянул руку в темноту, нашарил его плечо и потрепал так дружески – мол, не бойся, не отравлю. И тут Крис как зашипит, как дернется! Я перепугался, руку убрал, ничего не понимаю. А он замолчал и только дышит тяжело. Наконец до меня доходить стало.

- Тебя били? – спрашиваю. И как со стороны слышу свой голос. Честное слово, от того, кто таким голосом говорит, удрал бы не раздумывая.

Крис гордый, молчит, не отвечает. Да только чего уж тут запираться – и так понятно.

- Кто бил? Здешняя стража?

- Да, - еле слышно говорит.

Ну, думаю, извините, друзья дорогие, но вам не жить. Пусть Криса мне не спасти, идиота упрямого, но хоть с кем-то за него посчитаюсь. Михаэль тут не при чем, верно – он только в полночь на стражу заступил – но узнать, чьих это рук дело, будет нетрудно.

И тут меня осеняет.

- Крис, - говорю я, - иди сюда. У меня ж такая мазь отличная с собой, будешь как новенький.

А он только вздыхает и шепчет что-то, что, дескать, не надо и ему уже все равно. Ну, я разозлился, конечно. Ничего тебе не надо, все у тебя в порядке и вообще, оставьте человека в покое. Ну уж нет, раз я пришел, то хоть что-нибудь полезное сделаю. Узелок взял и на звук дыхания пополз – ходить в этой темнотище у меня больше желания не было. Нос не казенный.

Крис сидит, руками колени обхватил, весь съежился, трясется – может, от страха, а скорее всего, просто лихорадка от побоев. Я знаю, меня до тринадцати лет отец лупил раз в неделю просто для профилактики плюс по особым случаям. Сначала вроде бы встряхнешься и дальше пойдешь, а под вечер лихорадит и ноги подкашиваются. Крису, наверное, с непривычки совсем худо.

Стащил я на ощупь с него тунику – да там и стаскивать нечего было, одни клочья остались – показывай, говорю, где болит. А как покажешь, темнота ведь по-прежнему, до рассвета еще далеко. Он меня за руку взял и стал к больным местам прикладывать – там, где дотянуться мог. Хорошо, я не пожадничал, большую банку мази взял, как будто знал, что пригодится. Ох и досталось же ему! Куда ни ткнешь – вздрагивает и воздух сквозь зубы тянет. Сам весь горячий, дрожит не переставая. А мазь пахучая, травками какими-то отдает, словно мы не в тюрьме, а на воле, на лугу горном... И от этого я снова затосковал, люто, до воя собачьего. Я сейчас отсюда выйду и пойду куда захочу – хоть в город, хоть на луг, хоть в страну Африку – а Крису из этой камеры одна дорога, да и та короткая.

Тут я и не выдержал. Клялся себе, зароки давал, жертвы приносил, чтобы избавил меня господь от искушения – но вот он, Крис, в моих руках лежит, и сроку жизни ему осталось до завтрашнего вечера... В общем, обнял я его за шею, волосы с лица разобрал – хоть и перепутанные не пойми как, а все равно красивые – и поцеловал в губы.

Я голову поднял, перед глазами круги какие-то плавают, пытаюсь вспомнить, как дышать. И вдруг чувствую, как Крис меня по щеке гладит, осторожно так, будто я стеклянный. Потом за плечи обхватил и к себе потянул.

Сколько я в раю был – не знаю. Мне показалось – вечность. Слов, чтобы об этом рассказать, еще не придумали, да и не стал бы я об этом рассказывать никому.

А потом глаза открыл и вдруг увидел Криса. Рассвет начался, свет еще слабый, все синее или черное. И вот лицо у него голубоватое и как будто светится, губы темные, распухшие – а глаза, как черные колодцы. Только я в них заглянул – и сразу понял то, о чем он мне ночью толковал. Просто вдруг поверил: все предрешено и от нас ничего не зависит. Ни о чем он в моих руках не забыл и умереть не передумал. Это просто передышка была от страха.

Засов заскрипел – Крис едва успел прикрыться – и вошел Михаэль, заспанный, похмельный и злой.

- Иди отсюда, - мрачно сказал он. – Через полчаса поверка, мне бардак в камерах не нужен.

Я аж подпрыгнул – откуда он узнал? – но сразу понял, что это он просто так сказал.

Мы с Крисом едва взглядами обменяться успели – Михаэль выпихнул меня в коридор и дверь запер.

Гавриэль у ворот выглядел еще более хмуро. Они вдвоем затеяли со мной склоку, требуя прибавки. Мне не хотелось с ними ругаться, мне вообще ничего не хотелось, я отдал им остатки денег и пошел прочь.

Лошади посмотрели на меня укоризненно – дескать, что же ты, мерзавец, нас здесь всю ночь продержал? Я отвязал их, пнул каждую как следует, и они побрели неизвестно куда. Я сел на мокрую траву и взялся за голову. Нестерпимо хотелось повеситься.

Проходя по коридору, Михаэль для порядка заглянул в последнюю по левой стороне камеру. Арестант не спал – сидел, съежившись, на зачем-то расстеленной по полу тунике.

- Эй, ты чего, плачешь? – недоуменно спросил Михаэль.

(С) Джуд, 25.10.03